Если раньше, всего несколько минут назад, Леке было почти безразлично, что с ним произойдет и останется ли он жив, то сейчас, когда «рама» была уничтожена, когда сам он, потеряв самолет, опускался на территорию, занятую врагом, и почти не оставалось шансов, что его не заметят и не схватят сразу же после приземления, он страстно хотел спастись, не попасть в руки немцев, добраться до своих.
Солнечные лучи уже покинули землю, и она потеряла свою яркую окраску, но здесь, на высоте, Лека еще видел кусочек ослепительно багрового диска, медленно уходившего за горизонт, словно погружавшегося в далекое невидимое море. Исчезало солнце, и ему казалось, что вместе с солнцем исчезает надежда на спасение.
Парашют сносило на восток, и мало-помалу Лека стал замечать, что движется в сторону линии фронта гораздо быстрее, чем предполагал сначала. И вновь у него появилась слабая надежда, что, может быть, ему удастся перелететь узенькую полоску реки. Если, конечно, ничего не случится… А могло случиться самое страшное… Но сейчас Лека даже думать об этом не хотел. Только на всякий случай вытащил пистолет из кобуры и сунул в карман брюк.
По мере того как Лека снижался, предметы на земле становились все более крупными, и земля все быстрее набегала на него снизу. Теперь уже он совершенно отчетливо видел машины, стоявшие группами, ехавшие по дорогам, огневые позиции, отдельные деревья в садах и вдоль дороги, людей, которые снизу наблюдали за ним.
Приблизились и траншеи. Глубокие, разветвленные, с отростками, в которых были оборудованы пулеметные гнезда, они напоминали Леке длинных хвостатых ящериц с широко расставленными лапами. В траншеях ходили, сидели, стояли немцы в серо-зеленой форме. Многие, запрокинув голову, смотрели вверх, ожидая, когда приземлится летчик. Лека даже различал их лица…
Сильный ветер уносил парашют дальше, вот уже немецкие траншеи оказались прямо внизу, а высота еще есть, и Лека, боясь в это поверить, теперь уже точно определил, что опустится за рекой, где-то возле своих траншей. Он уже высматривал удобное для приземления место и даже нашел ровную, почти не изрытую площадку, когда увидел, что солдаты в немецких траншеях, спокойно стоявшие и наблюдавшие за ним, вдруг зашевелились, задвигались. Чувствуя, что движение это имеет прямое отношение к нему, Лека старался не думать о том, что вот сейчас-то и произойдет то страшное, чего он больше всего боялся…
На какое-то мгновение Лека закрыл глаза. И вспомнилась ему планерка, парашютная вышка, ребята-планеристы. И никакой войны еще нет, просто он прыгнул с вышки и летит вниз… А на земле ждут ребята, и Тимоха кричит: «Длинный, подогни ноги — запутаешься!..»
Когда он открыл глаза, то увидел, что немецкая траншея уже начала медленно уплывать назад, а немцы поспешно вскинули автоматы, приготовившись стрелять. По спине у Леки пробежал холодок, и волосы зашевелились под шлемом. Неужели убьют?! Сейчас, когда он почти на земле, когда его ждут свои… Он это видел, видел, как махали из дальних траншей солдаты и что-то кричали. Может быть, кричали не ему а немцам, чтобы те не стреляли. Леке и самому хотелось крикнуть: «Подождите! Не стреляйте!»
Немецкая траншея медленно уплывала, и ветер сносил Леку дальше, к своим, за речку. Еще немного, всего несколько секунд — и он приземлится на ровной площадке, которую выбрал, сразу же за длинной изогнутой траншеей, где Леку ждали…
Но немцы целились в него, и Леке казалось, что целятся они уже целый час. Нет, не думать об этом! Не думать!.. Вот они, свои… Еще самую малость… Чуть бы подскользнуть — рановато… Только не смотреть в ту сторону, где целятся…
Один из немцев, махнув рукой, что-то крикнул остальным, присел, сдвинул каску назад и выпустил длинную автоматную очередь. Почти одновременно раздались другие выстрелы — немцы стреляли со всех сторон, прямо в Леку…
И сразу послышалось тяжелое уханье миномета, который стоял за дальними траншеями, — по немецкой траншее открыли огонь наши минометчики.
Сначала Лека почувствовал боль в ноге, потом толчок в грудь… Земля завертелась перед глазами. «Убьют!.. Не успею… Факт…» — мелькнуло где-то в гаснущем сознании.
Изрешеченный парашют камнем понесся вниз, не долетев до переднего края. Когда Лекины ноги коснулись земли, он уже не дышал.
Упал Лека на нейтральную полосу, и долго еще, до наступления темноты, из-за мертвого летчика велась перестрелка. А когда стемнело, его вынесли с нейтральной полосы свои разведчики.
Похоронили Леку в полку. О том, как он погиб, рассказал мне много лет спустя Виктор, узнавший об этом от Коли Черняка.
Поезд стоял на станции уже минут десять, но немецкие часовые все не открывали дверь вагона. Тимоха слышал, как снаружи, возле поезда, ходили люди, что-то перетаскивали, гремели ящиками, выкрикивали по-немецки.
Прикинув, сколько сейчас может быть времени, Тимоха решил, что, вероятнее всего, уже полночь. Какая-то крупная станция. Но какая? Куда идет поезд? И сколько времени они проехали?
Он лежал на полу, подложив под голову свернутую рубаху. В вагоне-теплушке смешались запахи пота, табака, пропитанных гноем бинтов. Было жарко и душно.
У двери негромко ругнулся Степан:
— Сволочи! Откроют или нет?
Пока шел поезд, Степан с остервенением работал перочинным ножом, вырезая отверстие в стенке вагона, через которое можно будет рукой открыть запертую снаружи дверь. Крепкое дерево не поддавалось, Степан весь взмок, работая, и теперь ему хотелось глотнуть хоть немного свежего воздуха, охладиться.
Прильнув к двери, он прислушался, потом обернулся к Тимохе:
— Ты спишь?
— Кто ж тебе откроет ночью? — сказал Тимоха. — Да и ни к чему: заметить могут.
— Не заметят. Темно сейчас.
— Этот рыжий такая собака — все видит.
Степан сел на пол и вытянул ноги, опершись спиной о дверь: во время остановки следовало отдохнуть. Да и шум, даже слабый, мог привлечь внимание часовых. Как ни трудно было долбить стенку тупым ножом, Степан никому не хотел доверить эту работу.
В углу вагона мерцал желтоватый огонек коптилки, и неверный свет его освещал лежащих на полу людей. Многие спали, изредка тревожно вскрикивая во сне, раненые тихо кряхтели. Все это были летчики со сбитых самолетов, взятые немцами в плен. Сначала немцы держали их вместе с другими пленными во временном лагере в прифронтовой полосе, где сортировали всех по группам, но потом, отобрав отдельно летчиков, которых оказалось пятнадцать человек, привели их однажды вечером на вокзал, посадили в поезд и теперь везли куда-то на запад в специальный лагерь.
Тимоха никак не мог смириться, что он в плену, что его увозят все дальше, в глубокий тыл к немцам. Он задумал бежать и среди летчиков быстро нашел себе товарищей, которые поддержали его план и согласились бежать вместе с ним. Собственно, над планом особенно думать не пришлось: главное — выбраться из поезда, а там уже оставалось действовать соответственно с обстановкой. Могло случиться так, что беглецов схватят сразу же. Если же им удастся каким-то чудом продержаться некоторое время, то и в этом случае добраться до линии фронта и перейти ее было делом почти невозможным. Однако Тимоха и его товарищи твердо решили бежать, независимо от того, чем это кончится.
Многие хотели присоединиться к ним, по большинство летчиков были ранены и слишком слабы физически. Прежде всего они были не в состоянии прыгнуть с поезда на полном ходу…
— Тронется поезд — я буду долбить. Моя очередь, — сказал Тимоха.
— Лежи. Я сам справлюсь, — решительно возразил Степан и, словно извиняясь перед Тимохой, добавил: — Силу приложить хочется. Понимаешь, такая энергия появилась — не могу ждать, на волю хочется!
Тимоха не возражал: Степан был крупным, сильным, а точнее выразиться, могучим человеком. Летал он на бомбардировщике СБ, а до войны на тяжелом четырехмоторном ТБ-3. Дважды его подбивали, по первый раз он посадил самолет на своей территории, а во второй, когда его бомбардировщик загорелся в районе Киева, он прыгнул с парашютом, но, неудачно приземлившись на лес, ударился головой о дерево и потерял сознание. Немцы быстро нашли его…
— Надо успеть до рассвета. Успеешь? — спросил Тимоха.
— Успею. Ты же сам знаешь, быстрее меня никто не сможет.
В этот момент послышался свисток, стукнули буфера, и поезд тронулся, постепенно набирая скорость. Степан поплевал на руки и, не теряя времени, принялся за работу.
Вагон слегка покачивало, и Тимоха закрыл глаза. Мысли его вновь и вновь возвращались к прошлому, к тому дню, когда он погнался за «рамой». Он легко мог тогда сбить ее, если бы не те два «мессера», которые неожиданно выскочили из облака. Сначала, отрезав Тимоху от «рамы», они повредили его самолет. Но он мог еще драться и дрался до последнего! Когда же кончились боеприпасы, немцы решили посадить его на свой аэродром… Сверху они все больше прижимали его к земле, зажав в клещи, но Тимоха не хотел садиться и бросил свой «Як» прямо на «мессера». Ударив немца, «Як» резко пошел к земле, но прыгать с парашютом было уже поздно: не оставалось высоты… Перед посадкой Тимоха успел только выровнять самолет и отбросить фонарь кабины.
